Читать книгу Пушкин в шуме времени онлайн

Может быть, Пушкин и не знал этого «анекдотиста» (Сент-Бева), до того как приобрел брюссельское собрание его сочинений 1834 года издания[82], но поклонником «мэтра Франсуа» (Рабле) они были оба, также как обоим в высшей степени было присуще чувство смешного. Параллель с Генрихом IV служит свою службу не только для завершения мысли о принадлежности краснеющего, бледнеющего, потеющего тела царя к знаковой системе народного театра. Не менее важно и другое «применение». Несмотря на пугливость, Генрих IV был человеком сильной воли и умел ею распорядиться. Борис подобен ему и в этом. Он может заставить себя оправиться от страха и посмотреть опасности в лицо.

• Но кто же он, мой грозный супостат?
• Кто на меня? Пустое имя, тень —
• Ужели тень сорвет с меня порфиру,
• Иль звук лишит детей моих наследства?
• Безумец я! Чего ж я испугался?
• На призрак сей подуй – и нет его.
• Так решено: не окажу я страха.

Его враг, «супостат», действительно, значительно более грозен, чем у французского короля. Борис знает, «зачем тринадцать лет мне сряду / Все снилося убитое дитя». Он испугался реального проявления гнева «грозного судии», ибо только он может дать младенческим останкам новую жизнь. Борис не может себе позволить не считать Бога и святость ничем иным, как «тенью», «призраком», «звуком пустым». Малейшая слабость, и он будет сокрушен прежде всего своей совестью. Он должен идти по той дороге, на которую ступил когда-то, соблазнившись «большим благом» в обмен на «малое зло», должен гнать от себя совесть, даже сознавая, что «жалок тот, в ком совесть нечиста», он не может уже «воздать должное Богу». И Бог, и все с ним связанное отодвинуто в область… смешного.

• Смешно? а? что? что ж не смеешься ты?

В пушкинской драме пересекаются два пространства смешного, но не в каждом из них смеется легко.

Кто чистосердечно отыскивает истину, тот не должен отступать перед смешным, а напротив, смешное сделать предметом своего исследования.

Параллель с Генрихом IV могла бы оказаться всего лишь литературоведческой забавой, если бы образ этого короля не был привлечен к делу самим Пушкиным. Поэт нашел много общего с французским монархом в характере «царя», но не Бориса, а Самозванца. «Подобно ему он храбр, великодушен, и хвастлив, подобно ему равнодушен к религии – оба они из полических соображений отрекаются от своей веры, оба любят удовольствия и войну, оба увлекаются несбыточными замыслами» (VII, 733). Надеждин был не так уж неправ, считая, что Самозванец затмевает Бориса. Пушкин видел это тоже, ибо, по его собственным словам, автор лучше других видит недостатки своих творений[83], но, кажется, перекос в равновесии основных фигур был для него важен. Самозванец в определенном отношении действительно «главнее» Бориса, и мы пока оставим Генриха IV, чтобы понять причины и пределы этого главенства.