Читать книгу Пушкин в шуме времени онлайн
- …Вся Москва
- Сперлася здесь; смотри: ограда, кровли,
- Все ярусы соборной колокольни,
- Главы церквей и самые кресты
- Унизаны народом.
В черновой редакции перекличка ощутимее: «И кровли, и кресты кипят народом». Народ вовсе не настроен так серьезно, как требует церемониал. Вместо настоящих слез – слезы дурацкие, луковые («да нет ли луку?»). Борис избирается под смех народа. В черновой редакции смех звучал еще более громко: «Ну, не смеши», «Ох, не смеши, а я… брат, нет», «(Ах не) Ах, полно, не смеши» – пробуется несколько вариантов реплик в народе. Оба царя – самозванцы, но их амплуа в комедии различны. Борис – супостат, как Царь Максимилиан в одноименной народной пьесе. Гришка – герой-избавитель. У него нравственное возмущение деянием Бориса дало выход «игре крови» и направление всей авантюре, в которой он выступает как исполнитель божьей воли. Но помимо этого он еще и «царь от нищеты»[80], от социального низа, окружен аурой народных утопических мечтаний.
Трижды взлетал и падал Гришка во сне. Это дурной признак – не удержать ему власти. Судьба его предсказана. Взятое в целом, отношение Пушкина к авантюре осуждающее. Но сама мягкость осуждающей интонации (враг мутил, мутил и смутил) говорит о том, что смысл этой фигуры лежит не в плоскости «изменника». Зрителю, в отличие от Годунова, уверенного, что народ не знает достоверно об убийстве царевича, рассказано об этом и Шуйским, и Пименом. Борьба с узурпатором, посягнувшим на святое, – дело правое. Григорий «избран, чтоб его остановить», избран для наказания Годунова, авантюрист превращается в избавителя-освободителя.
Все три ипостаси сливаются в роли Григория, а на сценах с его участием лежит отблеск народной драмы с ее специфической образностью, жестами, непристойностями и т. п.
Наиболее выпукло сделана в духе народного театра сцена «На литовской границе. В корчме» с попами-балагурами, Гришкой-обманщиком, «скоморохом», как называет его отец Валаам. На смену паре монахов в батальной сцене приходит другая пара говорунов, Маржерет и Розен. Весь их диалог – типичная тарабарщина (подчеркнутая передразниванием: Quoi = ква, «расквакалась лягушка заморская»). Из этого же карнавального источника – хвастовство, преувеличения в сценке разговора поляка с пленным русским: «Поляк один пятьсот москалей вызвать может». На что пленник отвечает: «убежишь от одного, хвастун». Их перебранка заканчивается чисто карнавальным снижением в раблезианском духе: