Читать книгу Исповедь игромана онлайн

Несколько часов послонялся по улицам, как во времена детства, когда не с кем было гулять или не хотелось компании. Праздношатание – так, кажется, это называли законники? Слово-то какое. Оно призвано унизить, пристыдить и в конечном счете побудить гражданина встать на путь благоразумия и добросовестного труда? Как топорно, как скучно.

К вечеру, полон бессодержательных мыслей, доплелся до нашей пятиэтажки. Поднял глаза: третий этаж, три окна, из которых всегда хотя бы в одном горел свет. Теперь ничего: три темных провала.

Открыл дверь. Зашел. Прислушался. Тишина. Когда в последний раз я возвращался в пустой дом?..

Вроде около двенадцати лет назад, где-то в апреле, когда бабуля переехала в полученную от государства, как многолетний очередник, однокомнатную квартиру. В том же месяце я впервые убежал к ней из дома, после того как мать, чем-то снова раздраженная, что-то прокричала мне в ухо и пнула ногой, как какого-нибудь увязавшегося за ней незнакомого, мелкого, шумного пса. Помню, долгое босоногое время я все никак не мог взять в толк, почему в трезвом виде она представляла для меня бо́льшую угрозу, чем в пьяном, почему в первом случае ее руки в любой момент могли причинить боль, ее голос – оглушить, а во втором – эти же руки обнимали, игриво ерошили мои густые волосы, гладили щеки, пока сама она, развлекаясь на очередной попойке, не без гордости повторяла: «Да, это мой сын, моя кровинушка! Родила богатыря весом 4300 грамм, 57 сантиметров ростом! Кости на глазах расходились, думала, на столе Богу душу отдам». Пришлось просто принять это как данность и вести себя в соответствии с ухваченным наблюдением. То же касалось ее зависимости от курения: бывало, покурит на кухне, и через пять минут возвращается в комнату другой человек. Нет, не радостный, не приветливый, не удовлетворенный – лишь спокойный. Одно расстраивало: эффект длился менее часа, денег на сигареты постоянно не хватало.

В детском саду у меня тоже был свой способ успокоения: после завершения всяких строевых упражнений я обязательно забивался в какой-нибудь одинокий угол и принимался сосать большой палец. Одновременно с тем, как подступало чувство облегчения, отступало другое чувство – чувство голода. Но уже в начальной школе голод более не хотел довольствоваться сосанием пальца, пусть и большого, – он предпочитал гнать меня то во дворы многоэтажек, где можно было нарвать черных и желтых слив, груш, черемухи, вишни, красной смородины, крыжовника и, если очень повезет, малины с ежевикой, то в гости к друзьям, где не по просьбе, но по желанию могли чем-то угостить. Саму просьбу я не считал унизительной – я считал, что мне никто ничего не должен. Одно расстраивало: подавляющую часть года срывать было нечего.