Читать книгу Исповедь игромана онлайн

Да! да! да! да, черт возьми, мог! Именно я настоял на ее возвращении со мной сюда. Именно я руководствовался тем шкурным интересом, что здесь мне приглядывать за ней будет проще, чем регулярно навещать ее там – там, где сам же когда-то нашел приют. Именно я не желал, чтобы мы жили порознь, вопреки тому что сам уже не демонстрировал ей того непосредственного внимания, той нескрываемой любви благодарного ребенка. Его место занял эгоцентричный мужчина, который полагал, что, раз ничего особенного не происходит, незачем подготавливаться, что его обязательно предупредят, просигнализируют – бабуля ли, обстоятельства, сама вселенная, – о том, что пора сказать больше, чем «держись», «я с тобой», «все будет хорошо», «ты поправишься».

Болезнь, Бог, судьба, медики – больше всех их вместе взятых я возненавидел того, кто представал перед ней ее последние годы жизни. Ненавидел тихо, без истерик. Ненавидел за то, что зарабатывал тем же способом, на том же месте. Ненавидел за то, что свыше шестидесяти квадратных метров были исключительно в моем распоряжении – свыше шестидесяти квадратных метров безжизненного пространства. Ненавидел за то, что поддерживал удовлетворительное функционирование систем своего организма: достаточно питался, двигался, не закладывал основы для пагубных привычек, словно намеревался прожить долгую жизнь. Ненавидел за то, что в дальнейшем стал замкнутым, задумчивым, равнодушным, как тогда, когда вернулся домой после первого побега, и потому ненавидеть такого стало уже практически невозможно. Так ненависти пришлось уступить место презрению.

Презирал я себя чаще всего либо в подземке, стоя на краю платформы, либо дома, когда с наполовину высунутым из окна телом разглядывал свой двор. В первом случае при взгляде на железнодорожный путь воображение вновь и вновь рисовало, как я оказываюсь на нем, случайно упав или спасая кого-то, как остаюсь один на один с поездом, не пытаясь избежать столкновения, как его три пары глаз, образующих треугольник, пронижут меня своим теплым желтоватым светом и как напоследок я успею прочитать название конечной станции. Во втором – стоило мне в позднее время суток высунуться из окна, как мой взгляд сразу же устремлялся вниз, на раскрошенный бордюр, на трещины и выбоины на асфальте, изученные вдоль и поперек. Прыжок с десятиметровой высоты мне отчего-то казался заманчивым, занимательным, как если бы это было спортивное испытание, проверка своей физической формы. В памяти всплывало, как в десятилетнем возрасте мне уже случалось вблизи видеть прыжок мужчины с крыши нашей пятиэтажки. В память, однако, врезался мне не сам короткий полет, а полное безмолвие, сопровождавшее его, если не считать глухого звука удара в конце. Не успел я тогда переварить увиденное, как высыпали из всех подъездов жильцы. Объединившись в маленькие группы и устроившись на лавочках, прогретых летним солнцем, они в ожидании скорой помощи поделились на три лагеря, один из которых корнем зла считал наркотики, другой – алкоголь, третий – женщину. Из них всех обращал на себя внимание кучерявый цыган с серьгой-кольцом в ухе. Он вышел из моего подъезда с гитарой в руках, ударил по струнам, и следующие 20—30 минут расхаживал по двору, наигрывая задорные, энергичные, если не сказать – жизнерадостные, мелодии. Сам виновник их шумного сбора лежал в луже крови не в силах пошевелиться, но не потеряв сознания, что, предполагал я задним числом, ужасало его, как ничто другое в жизни. Уткнувшись половиной лица в асфальт, он пытался что-то отвечать на вопросы о том, как он себя чувствует, дать ли ему воды или еще чего, на уверения, что вот-вот за ним приедет скорая и врачи помогут ему, спасут его, но речевой аппарат предавал его, издавая сплошь нечленораздельные звуки, мычание, что приводило к повторной порции вопросов и уверений. На четвертый, пятый или шестой раз – из-за усталости или бессмысленности – он проигнорировал слова неравнодушных граждан и замолчал до появления людей в белых халатах.