Читать книгу Разворошивши, улыбнись! Сборник короткой прозы онлайн

– Да что Вы, пусть пачкает, если ему в радость, – смеясь, отвечала она.

– Ему в радость много что – и косяк погрызть, и ботинок украсить (оторвать пятку), и кота по комнате гонять, чтобы тот драл и обои, и ковры. Что же, ему сесть на шею и, свесив лапки, находить во всем радость?

Роза смеялась, глядя то на Арнольда, то на его хозяина, и удивлялась их похожести – оба кареглазые и опрятные, оба улыбчивые и почти наверняка привязчивые; так, почему у неё нет собаки? Ах, да, она не смогла бы о ней заботиться. Не смогла бы, потому что не умеет обращаться ни с людьми, ни с собаками; с людьми ей просто трудно, она их как будто не понимает, да и они не особенно стремятся понять её. Вот взять хотя бы мать… при одной только мысли о матери внутри Розы что-то обрывалось, несчастное, что-то то ли скользило вниз, то ли просто поскальзывалось, хватаясь за стенки души, сдирая с них полупрозрачность, обнажая действительно важное, кровоточащее, пугающее краснотой как бы подтверждающей, что да, здесь и вправду воспаление, гнойничок. Обрывки «браво», фальшивые улыбки, мама на сцене, вся разряженная, а вокруг софиты, восторженные лица, россыпь аплодисментов и море плывущих к сцене, вернее, к единственной её звезде, Лидии Михайловне, цветов – и белоснежных роз, и желтых лилий, и медовых ирисов: это все было в эпицентре красноты и, быть может (Роза ещё не думала над этим), служило как бы рассадой бактерий; Роза ненавидела театр и все, что с ним было связано, как ненавидела бы таинственного незнакомца, запрятавшего в бездонный мешок и звездное небо, столь ею любимое, и пшеничные поля, нежно обнимаемые солнцем на закате, и треплющий волосы ветерок, и даже мелочь, но мелочь важную, захваченную воришкой просто случайно, – приятное шарканье тапочек, что сопутствует каждому утру.

Роза прикрыла глаза, в деталях воспроизводя в памяти материнскую фигуру, одетую в шелка и в бахрому, в перья и в оборочки – во все то театральное и абсурдное, что составляет жизнь актрисы, короче говоря; ей вспомнились, помимо обилия тканей, туфельки на рюмочке и на киттен-хилл (да, последние она сама обожала брать из гардероба матери и мерять без конца, настолько изящно они смотрелись на ножке) и ещё изумительной красоты береты. Крепко, почти как жвачка, прилипшая к подошве, мама в сознании Розы была прилеплена к материальному и нарочито яркому, искусственному; когда, учась в гимназии, подружки заводили разговоры о своих матерях, они непременно упоминали что-то о пирогах, о теплых объятиях по утрам и совместных вечерах в креслах за книжкой, но, сколько Роза ни старалась уговорить маму пройтись в парке или научиться вязать, все напрасно: актриса отнекивалась, переводя жирные стрелки на театр: «Нет, у меня репетиция», «Милая, научись сама, мне нет до этого дела, мне надо учить роль», «А пойдем лучше во французский ресторан? Меня пригласила одна актриса, она только что вернулась из Франции, точнее из Лиона, до этого она с труппой гастролировала по всей Европе. Она впервые в Петербурге, Роза, поэтому ты её не знаешь, но у неё есть сын и, к слову, он твой ровесник…».