Читать книгу Я никогда не умирала прежде… онлайн

Муж и жена знали, что должны радоваться, что отняли от себя вороненка в самый раз, пока было еще не поздно. Они и радовались. Но чуть не плакали. Отчего? Они не могли бы сказать. Да и то, подумаешь, ворона, мало ли их! В округе говорили, что собираются отстреливать, так много их развелось. Они и не любили ворон. Но то вообще вороны, а то их знакомый, даже близкий вороненок. Не так ли все устроено на земном шаре? Если бы все не вообще, а знакомые или близкие…

Муж с женой еще долго спрашивали друг друга: «Сандрик не прилетал?» Пожалуй, дело было все-таки не в том, что они привязались, а в том, что он так быстро отвязался.

А пес, так он с тех пор вообще перестал обращать внимание на ворон, не лаял, ничего. Что он там думал при этом, кто ж его знает…

Когда они разошлись и рана у обоих слегка затянулась, так что они могли уже разговаривать по телефону, у них установилось что-то вроде пароля или шутки: «Сандрик не прилетал?»

А пес пропал. Убежал из дома и пропал. Может, он не мог выбрать, с кем остаться?

Во рту слабо пахло йодом.

Ночь была роскошная. Бархатная, нежная, с луною и придурью была ночь. Картина ночи висела в воздухе, в раме открытой балконной двери, черным, синим и светящимся белым были нарисованы купы деревьев и клубы облаков, вроде бы в движении, но в стоячку. Как на картинах старых мастеров, вспомнилось, когда бродил по Пушкинскому музею с экскурсией, и экскурсовод что-то такое объясняла.

Пахло йодом. Поламывало, постанывали косточки и мышцы, в голове катались упругие горячие круглые шары. Картина ночи казалась то всесильной остудить их, то бессильной сделать это, и тогда шары накатывали с новой силой, беззвучно грохоча, увеличиваясь и уменьшаясь в размерах, и шарики заходили за ролики. Было непонятно и беспамятно. Он досадливо рванул на себя заправленное с трех сторон невесомое одеяло, в котором лежал, как письмо в незапечатанном конверте, смял, скомкал ногами, подоткнул под себя, выбранился.

Йодом пахло в детстве, когда мать мазала его разбитые мослы, обветренную, содранную кожу, а он морщился и молчал, чтобы скрыть, что ему не только больно, но и еще как-то. Как – не знал, а знал бы – не признался. Руки смешливой белобрысой девчонки, бывшей его матерью, касаясь тела и ранок, были стыдными и желанными. Словно ему тоже, как девчонке, требовались нежности-манежности, как говаривал его ученый друг Сашка-Простоквашка, первоклассник первокласснику.