Читать книгу Жизнь Гегеля. Книга первая онлайн

Но философия, несомненно, изменила и расширила свое отношение к реальности таким образом, что упразднила свою прежнюю изолированность от мира и отчужденность от него. Гегель сделал большой прогресс на пути к этой более тесной связи между «знанием» и действием, между теорией и практикой, к которой более или менее стремились все выдающиеся философы со времен Спинозы, особенно в том, что он сделал различие между спекуляцией и эмпиризмом, исключительное поведение априорного мышления в так называемых позитивных науках, гораздо более ясным и, таким образом, гораздо более тождественным благодаря своей обработке логики. Он говорит не о философии, а просто о науке. Свой первый крупный труд, «Феноменологию», он назвал «Системой науки». Берлинские ежегодники назывались: Jahrbücher für wissenschaftliche Kritik и т. д. В своей наивной манере катедермена Гегель однажды выразил свое отвращение ко всякой философии, ведущей к абстрактной диалектике, к онтологическому пуризму, в словах: «Это правильные философы моей сущности, у них есть истинное, и если они всегда говорят сущность, то это внутреннее и правильное! Я совсем не уважаю то, что они говорят о сущности, ибо это лишь абстрактное размышление. Но эксплицировать сущность – значит заставить ее выглядеть как существование».

Нашему веку не надоели все философские изыскания, которые не выходят за рамки феноменологического и метафизического к более определенному знанию природы и духа, только потому, что они непостижимы. Конечно, без эпистемологии, без метафизики философия невозможна. Но она не должна останавливаться на них, как бы они ни были необходимы; от эмпиреи абстрактной формы идеи она должна также прийти к понятию конкретного существования идеи* и проявить себя в единстве понятия и тонкой реальности, ибо понятие идеи есть не что иное, как единство понятия и реальности. Средневековая схоластика страдала от чрезмерного недостатка реальности, поздний эмпиризм – от чрезмерного недостатка концептуализации; настало время примирить обе абстракции, а поскольку «настало время, си», мы видим, как философия вновь распадается на односторонность абстрактной онтологии и эмпиризма, теории и практики. То, что тонет, сопротивляясь своему исчезновению, на мгновение кажется победителем, подобно «утопающему», который все еще возвышается над потопом, уже роющим себе могилу в глубине. Поэтому «односторонность» должна быть направлена против философии, которая ее неумолимо уничтожает. Однако относительная необходимость их существования позволяет им предаваться обманчивой самоуверенности в победе перед своим падением.