Читать книгу Глас земли онлайн

• Мать Россия, двуголовая дикая курица,
• Ты меня сожмёшь коготочками,
• Первым клювом глаза ясны выклюешь,
• Вторым клювом руки-ноги повыдернешь.
• Покачусь я кубарем по свету, по белому,
• Стану звать на подмогу, на помощь я,
• Но никто не придёт, не откликнется
• Скажут: ишь ты, гусь, раскудахтался!

Я давно хотел сделать эту книгу. Было предчувствие, что однажды она возникнет. Возвращаясь порой к этой задумке, перебирая в уме полсотни текстов, написанных более чем за десять лет, я почему-то никак не мог уловить тот формообразующий принцип, который стал бы логосом книги – помог бы отсеять лишнее и собрал бы вокруг себя в правильном порядке только нужное, образуя осязаемое единство композиции. Не знаю, сколько продолжался бы поиск, но на помощь мне пришло само время. Обычно мы, прижившиеся в городском комфорте мирные обыватели, считаем время своим врагом – оно отнимает молодость, отбирает родных и близких, заставляет некогда новые вещи ветшать и выходить из моды, вырывает из рук свежие впечатления, заменяя их обтекаемой подделкой воспоминаний, а в конце концов и нас самих сбрасывает, как мелкий сор, с пиршественного стола жизни. Но неожиданно – впрочем, только так оно и поступает с нами – время как будто откликнулось на мои упования – став тревожным и яростным. Вновь зашатались троны Европы, и вновь под сапогом близкой войны застонала земля. Застонала вся разом, от края до края, – в болезненном порыве выявляя шрамы границ и заново утверждая свои забытые священные связи. Какое-то затаённое, немое волнение стало повсюду восходить из глубины, отчего всё вдруг поменяло свою консистенцию – бывшее твёрдым стало зыбким, а бывшее прозрачным и чистым – затуманилось и померкло. В поисках хоть какой-то надёжной опоры моё тело – не то физическое, не то астральное, но точно: наиболее полно очерчивающее моё сугубое естество, – стало клониться к земле, чтобы обрести интуицию там, в судороге скорби и страха, где уже неуловимо различие между коленопреклонённой духовной полнотой верующего и алчущим извивом чисто телесной пустоты червя. Явилось понимание, что книга должна быть сделана в уподобление самым древним поэтам, жившим до типографий, до письменности, даже: до членораздельного человеческого языка, когда вместо слов были стоны и крики, а вместо письма – мелкая телесная дрожь. Для этого мне, заложнику всемирной культуры, следовало свернуться в нечто спирально-раковинообразное, стать как бы гигантским самодостаточным ухом без головы и без тела и в таком гротескном преображении припасть к растревоженной сырой земле, чтобы вслушиваться и даже въедаться в её сдавленный голос, в нём узнавая то скрытое зовущее слово, которое через меня может выйти наружу и стать слышимым многим. Для обратного выворачивания себя наружу, то есть навстречу ко всякой живой душе, которая могла бы оказаться читателем, нужно было из ближайшего подручного материала – уже имевшихся в моём распоряжении рассказов, – стирая прежнее понимание и сополагая их в симфоническую конструкцию, вылепить силуэт того тонкого духа, который призывно вибрировал в глубине, прорезаясь сквозь громы техники и топоты столпотворений, шедших сверху – из раскалённого пространства мирской сутолоки.