Читать книгу Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 онлайн

Партсобрание было той трибуной, с которой можно было во всеуслышание рассказать о произошедшем в контрольных комиссиях. Если в ЦКК обсуждалось, были ли собрания, проводимые, например, Беленьким и Шапиро, проявлением фракционности, то перед партийным коллективом можно было попытаться переформулировать предъявленные обвинения как проведение ЦК репрессивной политики в отношении инакомыслящих. То, что для сторонников ЦК было справедливой карой, в выступлениях оппозиционеров превращалось в давление на честных ленинцев с целью заткнуть им рты. Дискуссии на собраниях партийных коллективов были, по сути, продолжением истории, начавшейся в контрольных комиссиях.

Поскольку каждый мало-мальски политически грамотный большевик понимал, что исход внутрипартийного противостояния решает не аппарат, не контрольная комиссия, а массы, опальные оппозиционеры планировали круто изменить ситуацию. Любое решение партаппарата можно было бы легко отменить, завоюй оппозиция большинство в ЦК. По сути, разговоры в контрольной комиссии были бесполезны: говорить нужно было с активом, только он мог повлиять на ситуацию. И этот разговор в неменьшей степени, чем разговор с партийными следователями, определялся мастерством риторики, умением использовать свой авторитет, выбирать нужные слова, способные привлечь аудиторию на сторону меньшинства.

Во время внутрипартийных дискуссий вожди на верхних этажах пирамиды не обладали неограниченной монополией на правду: правда вытекала из сложного обмена мнений между разными этажами и уровнями партии. Конечно, слово Ленина было более весомым, чем слова членов ЦК, а речи последних цитировались с бóльшим пиететом, чем слова провинциальных аппаратчиков. Но высказывание черпало силу не только в авторитетности говорящего – его эффект был результатом и дискурсивного мастерства. Без языка нет власти – этот трюизм особенно применим к такому идеологически фундированному строю, как большевизм256.

Трудно найти более подходящее определение арены обмена словами во время перепалок 1926–1927 годов, чем «большевистская публичная сфера». Конечно, использование этого термина в контексте большевизма удивляет257. Если под «публичной сферой» мы понимаем арену обмена идеями вне государственного вмешательства, то «большевистская публичная сфера» – это оксюморон. В революционной России государство и общество были взаимосвязаны, а правом на политическую речь обладали только члены партии или околопартийные деятели. Однако понятие «публичная сфера» может относиться и к арене, на которой шла борьба за формы политического языка, за определение возможного и запрещенного. Вот, например, язык обращения Каменева, Бакаева, Евдокимова и других вождей оппозиции к ЦК и ЦКК: «Оппозиция представляет собой меньшинство в партии. Она отдает себе в этом ясный отчет. Она ставит себе задачи, соответствующие этому положению – именно: разъяснение и защиту своих взглядов в целях воздействия на общественное мнение партии»258.