Читать книгу Элегия онлайн

– Щоб я вид тэбэ ни якой шкоды нэ бачив. Чуешь?.. – Говорилось это не напрасно. Деятельная детская натура Борьки так и искала приключений.

    Но на дедушкину тираду он тут же кивал с готовностью, мол, «чую», выражая лицом невинное согласие. Калач – типичный для старой России провинциальный городок, в нём и теперь ещё сохранились купеческого стиля дома и городская церковь с пирамидальным куполом. Вокруг города в радиусе 10-15 км организовались т.н. «хутора» крестьян, отличные от деревень центральной России. Совсем недалеко от города расположилась на взгорье деревенька ПрИшиб.

По легенде название закрепилось после того, как здесь была пришиблена насмерть старушка, свалившимся откуда-то бревном. За деревней начинались невысокие меловые горы, покрытые скудной растительностью, перемежающейся мелкими рощицами. Под деревней протекала река с задернованными берегами. Пейзаж дополняли и оформляли сады – обязательная принадлежность каждого жителя ПрИшиба. А из этой массы зелени летом выглядывали белёные известью, с соломенными крышами хаты крестьян-колхозников с жёлтыми головами подсолнухов на огородах. С незапамятного времени в ПрИшибе пошёл род Сторовых. До революции здесь жил с семьёй, известный всей округе, силач Кузьма Сторов. Но огромная физическая сила не помогла ему выбиться из нужды. Умер Кузьма от язвы желудка в 50-и летнем возрасте. Его сын Иван оказался счастливее: для его детей – их было девять, и его самого – началась после 1917 года новая жизнь. Отгремела Гражданская война, в которой принимал участие старший сын Ивана, Григорий, в 1919 году, 14-и летним подростком подвозил снаряды на позиции Красной Армии. Разгромили и прогнали интервентов, и Григорий пошёл учиться. Знание грамоты и напряжённый труд помогли ему закончить механический институт, и он поехал на работу в Тулу, на оружейный завод. Отец Григория оставался на родине, работать в колхозе. В Туле молодой специалист познакомился с девушкой Машей. Скоро они поженились. Дело житейское: Маше настало время рожать, она очень хотела девочку. Родила, но мальчика, назвали Сашей. Однако, первый опыт оказался горьким: ребёнок во младенчестве умер. В 1932 году у Маши и Григория Сторовых родился сын – Лев, а в 1936 (после переезда семьи в Н-ск) – Борис. Григорий Иванович был человек практический, что обусловливалось крестьянским происхождением – да ещё из «хохлов» – некоторое время разводил кроликов. Собрал лучшие с белым мехом, сам их выделал (работа эта была адски тяжёлая), а Мария Семёновна создала из них шубку и капор. Вот в этом белоснежном одеянии Борька и прибыл весной в Калач в сопровождении папы. Старший брат к вящему Борькиому удовольствию не удостоился по какой-то причине провести это лето в Калаче, а остался с мамой в Н-ске. Выслушав от дедушки традиционное: – Щоб я вид тЭбэ… и т.д., Борька попал в ласковые бабушкины руки. Та, подхватив внука, со слезами умиления на глазах – какой большой стал, повела в горницу, чтобы с дороги добре накормить его варениками. Спать Борьке предстояло на лежанке печи, где всегда сушили яблоки, груши, сливы и всевозможные лекарственные травы, и потому с установившейся вокруг лежанки атмосферой садов, обильно сдобренных южным солнцем. После приезда Борька весь был в хлопотах, и дни вприпрыжку бежали за днями… Вначале он слезал с лежанки, когда просыпался. И с удивлением видел, что дедушка уже прилаживает зубья к деревянным самодельным граблям или заканчивает отделку топорища, или плетёт из лозы вершу – это уже непосредственно для внука. А бабушка с порозовевшим лицом в это время хлопотала, ставя и вынимая рогачом бесконечные чугуночки и чугуны, кувшины и кувшинчики в арочное отверстие русской печи. Борька потому и просыпался, что ему становилось жарко от топившейся печи. В один из дней по приезду ненаглядного внучка бабушка, облачив его в белоснежную шубку и капор – утренники были ещё прохладными да и сыро – позволила ему погулять во дворе – разумеется после того, как он поел блинов и выпил молока. Борьке нравилось гулять в одиночестве. Выйдя на крыльцо, он внимательно осмотрел соседние дворы, видневшиеся вдали горы с меловыми просветами и бабушкин сад, уже наливавшийся весенней силой. За огородом и садом, спускавшимся по взгорью, была река, по поводу которой дед и плёл внуку верши и готовил удочки. Наконец, Борькин взгляд, описав окружность, вернулся во двор. Перед домом рос молодой вяз, летом всегда обвитый хмелем, который делился с ним своим запахом. В сторону сада, также у дома расположилась «кошара» – небольшой сарайчик под соломенной крышей – место пребывания коровы-кормилицы. Тут же, у плетня были ясли – закуток, тоже отгороженный плетнём, куда бабушка, встретив вечером корову из стада, набрасывала свежей травы или сена. Между кошарой и домом на небольшом взгорке был построен погреб, где она хранила всевозможные припасы: молоко всех видов, огурцы, помидоры, капусту, яблоки, варенья – соленья и всякую всячину. Напротив кошары стоял сарайчик с сеном для коровы и рядом – ещё открытый стожок. Отметив в уме, что особых катаклизмов с прошлого его приезда во дворе не произошло, Борька, уже было направившись к калитке на улицу, вдруг обнаружил поразившую его новость: около погреба образовалась замечательная и просторная лужа (почти как в гоголевском Миргороде, и будто специально к его приезду – «такая совпадения»). Лужа сразу же затмила в его воображении даже вольницу улицы, и естественно, что он немедленно направился к ней. Подойдя поближе и заглянув в неё, он увидел в зеркале воды на фоне голубого неба маленького мальчика в шубке и капоре с большими глазами и вздёрнутым – «кнопкой» – носиком. Это как будто было похоже на его портрет, но Борька усомнился, и для проверки слегка топнул ботиком по луже – изображение исчезло, потом появилось вновь, всё дрожащее рябью. И автора эксперимента эти изменения чрезвычайно заинтересовали и понравились. Он решительно вошёл в середину лужи и, подпрыгнув, сколько позволяло всемирное тяготение, обоими ботиками топнул одновременно. Мириады брызг разлетелись вверх и в разные стороны, сверкая на весеннем солнце радугой. Это неожиданно-прекрасное зрелище так заворожило Борьку, что он принялся подпрыгивать с возможной быстротой, чтоб сохранить непрерывность картины, и, прищурив глаза, засмеялся, повизгивая от радости и счастья… В апогее Борькиной эйфории, выбежавшая на крыльцо бабушка, ахнув, с ужасом увидела, что всё белоснежное в недалёком прошлом облачение внука мокро и приобрело серо-грязный цвет, поднятой со дна лужи грязью. Незадачливый молодой «капитан Немо» был немедленно доставлен обратно на кухню и посажен на скамью рядом с дедом, извещённым тут же бабушкой о вселенской беде и ошарашенным то ли недейственностью своего: «Щоб я вид тэбэ ни якой шкоды…», то ли лицемерием дорогого внучка, позволившего себе такую непоследовательность. Ни дедушка, ни бабушка – надо сказать – никогда не воздействовали на Борьку физически, но только морально. Вот и теперь: оба стали сосредоточенно демонстрировать свою крайнюю занятость чем-то, но не внуком – как бы не замечая исследователя водных глубин. Борька проникся и хмурой сосредоточенностью деда, и последующими бабушкиными «охами», которые демонстрировали её страх перед возможной – после утреннего холодного душа из лужи – весенней простудой «экспериментатора» и был искренне огорчён: даже сиявшее в окна солнышко уже не казалось ему таким ярким и весёлым… Просидев в задумчивости «на скамье подсудимых» около часа (что Борька едва смог вынести при его подвижном характере), после того, как его ступни натёрли какой-то пахучей жидкостью и засунули их в шерстяные носки домашней вязки и видя, что шубка и капор подсыхают и принимают почти прежний вид, а бабушка как будто не только отошла от недавнего потрясения, но вроде бы и «забыла» об этом, что позволяло надеяться на помилование, преступник и он же потерпевший счёл возможным обратиться к деду, как к собрату по мужскому сословию: