Читать книгу «Моя броня и кровная родня». Арсений Тарковский: предшественники, современники, «потомки» онлайн

Пушкинские контексты заявляют о себе и в «скачущем огне», вынутом из рук Анакреона, как скрытые цитаты из вольных пушкинских переводов древнегреческого поэта; и в «золотом зубчатом луке», отсылающем к лицейской анакреонтике Пушкина; и в «скачущем» хорее, подчиняющем своему «мгновенному», «быстрому» ритму бег блестящей поэтической «кавалькады» – от Державина до имплицитно присутствующего Мандельштама, в чьих хореических стихах о русской поэзии Пушкин – тоже «загадка с разгадкой»:

• Дайте Тютчеву стрекозу —
• Догадайтесь почему!
• Веневитинову – розу.
• Ну, а перстень – никому.

Никому, Никто – апофатический вариант имени Бога, чьё подлинное имя неизреченно и само есть Бог. Разумеется, в истории русской поэзии этим именем может быть только «весёлое имя» Пушкина[21], наделённое животворящей силой поэтического бессмертия.

Что называется, «оговорка по Фрейду»: в стихотворении «Титания», где развёрнут образ посмертного приюта поэта, Тарковский окликает Пушкина, цитируя его тематически близкое стихотворение.

Тарковский:

• Кончаются мои скитания.
• Я в лабиринт корней войду
• И твой престол найду, Титания,
• В твоей державе пропаду.

• Что мне в моём погибшем имени?
• Твой ржавый лист – моя броня.
• Кляни меня, но не гони меня,
• Убей, но не гони меня.

Пушкин:

• Что в имени тебе моём?
• Оно умрёт, как шум печальный
• Волны, плеснувшей в берег дальный,
• Как звук ночной в лесу глухом.

Помимо «лесного» топоса смерти, стихотворения сближает образ «листка» ⁄ «листа» – «ржавого» и «памятного», древесного и бумажного – и в том, и в другом случае поэтического артефакта, материального носителя памяти об ушедшем поэте.

Пушкинский «след» можно найти и в «эсхатологическом» стихотворении «Степь», запечатлевшем новую космогоническую мистерию, в которой, в отличие от библейской Книги Бытия, главная «креативная» роль отведена Адаму.

• Дохнёт репейника ресница,
• Сверкнёт кузнечика седло,
• Как радугу, степная птица
• Расчешет сонное крыло.

• И в сизом молоке по плечи
• Из рая выйдет в степь Адам
• И дар прямой разумной речи
• Вернёт и птицам и камням,

• Любовный бред самосознанья
• Вдохнёт, как душу, в корни трав,
• Трепещущие их названья
• Ещё во сне пересоздав.

У Тарковского Адам – это и первый человек, и первый поэт, и поэт вообще, вдыхающий «душу живую» в Божью тварь и сам являющийся богоподобной творческой личностью, одушевляющей «немую плоть предметов и явлений» (I, 190) и возвращающей им «дар прямой разумной речи». В отличие от библейского Адама, усыплённого Богом, чтобы безболезненно сотворить из его ребра женщину, Адам Тарковского сам творит во сне – пересоздаёт мир, даруя новые имена – «трепещущие названья», что делает его очень похожим на поэта пушкинской «Осени»: